и технической неполноценности.
Гнев короля по поводу этой череды капитуляций нашел свое выражение в Ортельсбургской декларации - заявлении, составленном Фридрихом Вильгельмом 12 декабря 1806 года и написанном его собственной рукой. По его словам, еще слишком рано делать выводы о том, кто или что виновно в "почти полном развале" прусских войск в полевых условиях, но капитуляции крепостей стали скандалом, "не имеющим прецедента" в истории прусской армии. В будущем, писал он, каждый губернатор или комендант, сдавший свою крепость "просто из страха перед бомбардировкой" или "по любой другой никчемной причине, какой бы она ни была", будет "расстрелян без пощады". Солдат, "бросивших оружие из страха", также ожидал расстрел. Прусские подданные, перешедшие на службу к врагу и обнаруженные с оружием в руках, подлежали "расстрелу без пощады".2 Большая часть документа читается как катарсический взрыв гнева, но в конце был припрятан отрывок, возвещающий о революции. В будущем, писал Фредерик Вильгельм, любой боец, отличившийся в бою, должен быть произведен в офицеры, независимо от того, был ли он рядовым, прапорщиком или принцем.3 Среди хаоса поражения и бегства начался процесс реформ и самообновления.
После поражений и унижений 1806-7 годов новый руководящий состав министров и чиновников выпустил залп правительственных указов, которые изменили структуру прусской политической исполнительной власти, дерегулировали экономику, перекроили правила жизни в сельском обществе и перестроили отношения между государством и гражданским обществом. Именно масштабы поражения открыли путь к реформам. Крушение доверия к традиционным структурам и процедурам открыло возможности для тех, кто давно стремился улучшить систему изнутри, и заставило замолчать их бывших оппонентов. Война также наложила фискальное бремя, которое оказалось неразрешимым в рамках сложившейся практики. Необходимо было выплатить значительную компенсацию (120 миллионов франков), но реальная стоимость французской оккупации, продолжавшейся с августа 1807 года по декабрь 1808 года, оценивалась одним из современников примерно в 216,9 миллиона талеров - огромная сумма, если учесть, что в 1816 году общие доходы правительства составляли чуть более 31 миллиона талеров.4 Возникшее ощущение чрезвычайной ситуации благоприятствовало тем, кто имел сильные и последовательные программы действий и умел убедительно их доносить. Во всех этих отношениях экзогенный шок от победы Наполеона сфокусировал и усилил силы, уже действовавшие внутри прусского государства.5
В центре процесса реформ, начавшегося в 1807 году (хотя его роль иногда недооценивают), был король Пруссии Фридрих Вильгельм III. Как бы ни были важны бюрократы-реформаторы, они не смогли бы реализовать свои планы без поддержки монарха. Именно Фридрих Вильгельм III назначил Карла фон Штейна своим главным советником в октябре 1807 года, пока Наполеон не вынудил его уволить (после обвинений в том, что Штейн готовил заговор против французов). Назначив Александра графа Дохну и Карла фон Альтенштейна (старика из "франконской клики") совместными главными министрами, король в июне 1810 года призвал Харденберга в министерства финансов и внутренних дел и присвоил ему новый титул Штаатсканцлера, назначив его первым премьер-министром Пруссии.
Однако Фридрих Вильгельм III остается теневой фигурой. Дж. Р. Сили, автор трехтомного портрета Штейна, написанного в XIX веке, описывал короля как "самого респектабельного и самого обычного человека, который правил Пруссией".6 В то время, когда в культурной и политической жизни Пруссии доминировали блестящие личности - Шлейермахер, Гегель, Штейн, Харденберг, Гумбольдты, - монарх был педантичным и узколобым занудой. Его разговор был вялым и грубым. Наполеон, который часто обедал с ним в летние дни в Тильзите, позже вспоминал, что его трудно было заставить говорить о чем-либо, кроме "военных головных уборов, пуговиц и кожаных ранцев".7 Хотя в кризисные годы перед поражением он редко находился вдали от центра прусской политики, нам он представляется как шифр, пытающийся слиться с фоном, избегающий момента принятия решения и опирающийся на советы приближенных. Будучи кронпринцем, Фридрих Вильгельм был лишен возможности изучить государственное дело изнутри. (Напротив, своему сыну, будущему Фридриху Вильгельму IV, он предложил ключевую роль во внутренней политике Пруссии - еще один пример диалектического чередования отцовских режимов, столь характерного для династии Гогенцоллернов). На протяжении всей своей жизни король сочетал острый, хотя и немногословный, ум с глубокой неуверенностью в собственных силах. Фридрих Вильгельм был далек от того, чтобы с восторгом воспринимать возможности королевской власти, он считал корону "бременем", которое нужно нести, причем, по его мнению, многие другие были лучше подготовлены, чем он.
Вступление Фридриха Вильгельма на престол в 1797 году сопровождалось обычными для Гогенцоллернов контрастами. Отец стремился к территориальным призам при любой возможности; сын был человеком мира, избегавшим стремления к славе и репутации. Правление отца стало последним пышным вздохом барочной монархии с ее расточительным великолепием и множеством любовниц; сын был строг в своих вкусах и хранил верность жене. Фридрих Вильгельм III счел Городской дворец в Берлине слишком внушительным и предпочел остановиться в меньшей резиденции, которую он занимал, будучи кронпринцем. Его любимым местом жительства было небольшое деревенское поместье, купленное им в Паретце под Потсдамом. Здесь он мог жить в спокойной домашней обстановке и притворяться обычным деревенским сквайром. Фридрих Вильгельм, в отличие от своих предшественников, проводил четкую границу между личной жизнью и государственными функциями. Он был болезненно застенчив и не любил замысловатые публичные мероприятия при дворе. Он был потрясен, узнав в 1813 году, что его дети имеют привычку обращаться к нему в его отсутствие "король", а не "папа". Ему нравилось смотреть легкие комедии в театре, отчасти потому, что он наслаждался возможностью побыть в компании, не будучи в центре внимания.
26. Король Фридрих Вильгельм и королева Луиза с семьей в дворцовых садах Шарлоттенбурга, ок. 1805 г.; гравюра Фридриха Мейера по Генриху Антону Делингу
Эти наблюдения могли бы показаться тривиальными, если бы не тот факт, что современные наблюдатели придавали им столь большое значение. На протяжении первых лет правления современники неоднократно обращали внимание на непритязательную, буржуазную манеру поведения Фридриха Вильгельма. В 1798 году, вскоре после восшествия на престол, берлинский театральный поэт Карл Александр фон Херклот прославил короля в стихах:
Он не заботится о золотой короне
И одеяния, окрашенные в пурпур.
Он - мещанин на троне.
Быть мужчиной - его гордость.8
Тема короля как обычного семейного человека (среднего класса) проходит через большую часть комментариев, связанных с первыми годами царствования. Мы находим ее в следующем стихе, обращенном к королевской паре после их воцарения:
Не будьте богами для нас, короли.
Не богини вы и не жены королей;
Нет, будьте тем, кто вы есть,
Будьте достойными людьми.
Покажите нам благороднейший образец
Как примирить малое с великим:
Уютная жизнь дома
И высокие государственные дела.9
Пожалуй, самой яркой чертой монархического дискурса после 1797 года стала заметная роль и общественный резонанс прусской королевы. Впервые в истории династии король воспринимался
